I
ДЕРЕВНЕ ХОТИМИРИЦЫ на пророка Илию праздновали. Со всей округи сходились и съезжались гости, и ели и пили, и пировали и день, и два, и три, переходя из дома в дом.
Хозяйственный мужик Влас готовился загодя, — наварил пива, накупил водки, зарезал барана.
Когда он взял нож и пошел резать барана, его дети, Аниска и Сенька, пошли за ним, стали близко и смотрели. Аниске доходил пятый год, Сеньке начинался четвертый, — все-то им было вновь, все-то их забавляло.
Баран был весь белый, — и волосенки у ребят были белые. Ребята стояли, взявшись за руки, и дивились, и таращили светлые глазенки. Баран заблеял, кровь полилась, красная да широкая, — страсть, как весело!..
Дети, лепеча и толкаясь, мешали отцу. Он прикрикнул на них, — и ребятишки смеючись побежали прочь.
II
Отец ушел в поле, мать по дому хлопотала, дети играли себе на дворе. И сказала Аниска Сеньке:
— Сенька, а Сенька? Давай играть в баранчика.
Засмеялся Сенька, говорит, — а сам еще и выговорить чисто не умеет:
— Давай, — говорит, — пусть я баранчиком буду.
— Ну, ладно, — говорит Аниска, — ты пусть баранчиком будешь, а я тебя по горлышку ножиком чик-чик.
— А кровь пойдет? — спросил Сенька, — красная, широкая?
— Пойдет, — сказала Аниска.
И оба засмеялись, зарадовались.
— А ножик где мы возьмем? — спросил Сенька.
— Как-никак разживемся, — отвечала Аниска, — у мамки скрадем.
Тихохонько пробрались ребятки в избу, — а матери ни к чему, знай себе дрова в печь накладывает, жарево всякое, да пироги жданые про гостей готовить хочет. Стащили ребята нож, большой, большой, каким хлебы рушат, — а мать и не видит, до ребят ли ей.
Побежали дети во двор, забились в угол.
— Ну, режь скорее, — лепечет Сенька.
Сам заблеял, таково жалобно, словно баранчик, — сам засмеялся, и сестренку насмешил. И взяла его Аниска за плечи, опрокинула на спину, повалила на землю, — все блеял Сенька.
Полоснула Аниска ножом по Сенькину горлу. Затрепыхался Сенька, захрипел. Кровь, — широкая, красная, — хлынула на его белую рубашонку и на Анискины руки. Кровь была теплая да липкая, Сенька затих.
— Баранчик, баранчик! — закричала Аниска, и засмеялась.
А самой с чего-то холодно стало.
— Ну, вставай, что ли, Сенька! — закричала она, — будет.
Не хотел Сенька вставать, и кровь уже не текла, и слиплись Анискины руки. Сенька лежал, скорчившись, и все молчал, — страшно стало Аниске, побежала она от Сеньки.
Шмыгнула в избу, от матери прячется, полезла в печку, — а сердце-то у нее в груди тяжелое. Забралась Аниска в печку на дрова, сидит, молчит, вся дрожит. Страх на нее напал и тоска, и не поймет Аниска, что такое сталось.
Начала мать затоплять печку, — ничего не слышит Аниска, сидит, не подает голосу. Тяжко да быстро бьется маленькое сердце, ничего не видит Аниска тоскливыми глазами.
Дрова плохо разгорались, пошел дым, наполнил всю печку, задушил Аниску.
III
И вознеслись к Господним райским вратам Сенькина душа и Анискина душа. Смутились ангелы, и проливали они слезы, светлые, как звезды, и не знали, что им делать. Предстал перед Господом Анискин ангел и с великим сокрушением воззвал:
— Господи, врагу ли отдадим младенца с окровавленными руками?
Искушая ангела, спросил Господь:
— На ком же та невинная кровь?
Отвечал ангел:
— Да будет на мне, Господи.
И сказал ему Господь:
— Проливающее кровь искуплены Моею кровью, и научающие пролитию крови искуплены Мною, и тяжкою скорбию приобщаю людей к искуплению Моему.
Тогда впустили ангелы Аниску и Сеньку в обители светозарные и в сады благоуханные, где на тихих травах мерцают медвяные росы и в светлых берегах струятся отрадные воды.
